Розовые браслеты
Быт и будни украинских беженцев на Модлинской улице Варшавы
Центры приема беженцев в Польше похожи на Вавилоны, помноженные на Константинополи. Там смешение языков, историй, трагедий, неопределенностей, ожиданий. Там растерянность и непонимание, опущенные руки и больные глаза, страх и смех, слезы и истерики, смешное и трагическое. Обычная, в общем, жизнь — такая, какой она всегда бывает в эпоху войн и потрясений. Других эпох, впрочем, уже давно не существует.
Страшное слово PESEL
Приграничные пункты приема беженцев больше похожи на залы ожидания. Там надолго не задерживаются — получают бесплатные сим-карты, еду, при необходимости лекарства и одежду. И дальше разъезжаются с помощью волонтеров-водителей. Одним есть к кому и куда ехать, другим некуда. Те, кому некуда, оседают уже в других центрах — например, в Варшаве, в огромных пространствах выставочного центра Global Expo.
Сюда просто так не войдешь: внутри охрана трех видов — гражданские, полицейские и военные. Задача — не только защита от чужаков, но и поддержание порядка. Две тысячи человек на одной территории — это всегда сложно, а иногда и взрывоопасно. Посторонним вход запрещен, но выход — свободный. Поэтому обитателям центра сразу же при регистрации выдают розовые бумажные браслетики на руку — как в турецких отелях. По этим браслетам охрана их и пропускает.
Мы волонтерим с Юлей. Она здесь практически с самого начала.
«В первую ночь мы сидели на приеме беженцев втроем: я — белоруска, — россиянин и узбек. Так узбек всю ночь смеялся: я, говорит, единственный, кого они не ненавидят!» — рассказывает Юля.
Схема работы проста: людей привозят с границы, здесь их регистрируют, выдают розовые браслеты и отводят на свободные раскладушки в спальном помещении. Волонтеры получают для них комплекты постельного белья, подушки и одеяла. Здесь же беженцы, слегка освоившись, могут попросить что-то из одежды или обуви. Такая же стойка со стеллажами одежды и обуви на втором этаже. Но там только детские вещи и спальное пространство для мам с детьми. Взрослые без детей ночуют на первом этаже. Там же, на первом, — раздача еды, столы и лавки. Есть продукты безглютеновые, гипоаллергенные, веганские. В изобилии корм для домашних животных. И каждое утро приходит ветеринар — очень многие вывезли из разоренных домов не вещи, а собак и кошек. «Человеческий» врач, впрочем, тоже на месте — он дежурит всегда. Медпункт оборудован, есть небольшой изолятор. Там, впрочем, пока живут не больные, а беременные.
Официально в центре беженцы могут находиться 14 дней. За это время они должны решить, оставаться в Польше или ехать дальше на Запад. И если решают остаться, то должны поехать в управление по делам иностранцев, чтобы получить PESEL (польский идентификационный номер), найти жилье в Варшаве или в другом городе и, может быть, даже работу. Самое сложное сейчас — даже не поиск работы или жилья, а именно получение PESEL. Без него на работу не устроиться. Проблема перенаселенности Польши беженцами прорастает в первую очередь в виде диких очередей в управление по делам иностранцев.
— Скажите, пожалуйста, — спрашивает потрясающей красоты статная брюнетка, — а мне детей туда нужно тащить? Там же не один день, в этой очереди, провести можно. Может, достаточно их документов?
— Увы, недостаточно. Чиновник должен удостовериться в том, что дети действительно находятся на территории Польши. Их нужно «предъявить».
— Господи, да как я справлюсь! У меня же четверо — младшему пять, старшему десять. А очередь нужно занимать с ночи. Вчера вон соседка «по нарам» приехала в пять утра, встала в очередь и не смогла попасть. К моменту открытия конторы очередь уже 600 человек насчитывала, а приняли они только сто. Это ж мне придется ночью детей тащить?..
Мать четверых детей зовут Снежаной. Она вырвалась из Бучи.
Буча навсегда
— Родители у меня западные, а замуж я вышла в Кривой Рог, — рассказывает Снежана. И незадолго до того, как все это началось, мы с детьми поехали к моей бабушке в Бучу. Она проживает на Вокзальной, 53. Погостевали там, думали уже домой собираться, а тут война. И мы побежали в село. Село Песковка, вокруг — Буча, Гостомель, Ирпень, Бородянка. Мы просидели там две недели. Бомбили постоянно. Моя двоюродная сестра чуть не родила там, в селе. Ее под конвоем вывезли в Житомир — повезло. А мы уже по селу бегали, искали повитуху.
Дети плакали все время. Бабушка моя в Буче искала кого-нибудь, чтобы нас вывезли. Свои «похоронные» деньги отдавала, но бесполезно. Никто бы денег не взял, если бы могли — бесплатно вывезли. Но никто не мог до нас добраться. Блокада была полная. Бабушка тоже звонила, плакала, переживала за нас, хоть сама там под бомбами.
Потом у нас пропала связь. И закончились продукты. Сначала, когда еще были продукты и вода — несколько баклажек, — мы еще как-то перебивались. Страшно было, конечно. Мы сидели в стареньком домике, в избушке фактически, там не было даже погреба. Спрятаться от обстрелов вообще некуда. Но мы экономили воду, что-то ели. У нас была картошка, и мы ее готовили в таганке, когда закончился газ, ели сырую. Выходить на улицу и разводить костер было опасно. Мы ели сырую картошку и запивали водой. В местную лавку уже ничего не завозили — блокада.
Когда нам еще было что есть, я больше всего боялась, что нас убьют.
А когда у нас закончилась еда, я начала мечтать о прямом попадании. Чтобы всех сразу — рраз, и конец! Потому что я боялась уже другого: что мои дети умрут от голода у меня на глазах.
Ничего страшнее в моей жизни не было. И, наверное, уже не будет.
А потом в село приехал незнакомый парень Богдан. Я не знаю, как он смог туда добраться. Просто он где-то услышал, что в Песковке есть люди, которые не могут оттуда выбраться и умирают с голоду. Он приехал на микроавтобусе и вывез двенадцать человек. Кого в Ровно завез, кого — в Дубно, а нас — во Львов. И из Львова мы уже сами добирались до Польши. От Львова нас на границу вез автобус, за маленькую денежку — 400 гривен с человека. Потом нас привезли в Краков, теперь вот мы здесь.
Я не знаю, когда мои дети смогут восстановиться и смогут ли вообще. Сегодня вывела младшего на улицу, так он заплакал и забежал обратно. Он теперь боится выходить, а раньше его с улицы домой не загонишь. Я детям говорю, что мы сюда приехали просто отдохнуть, а потом домой вернемся. Дочка, которой шесть, возражает: «Мама, ты что, как мы вернемся, нас же убьют!» Я делаю вид, что у нас каникулы, а дочка не верит. Она говорит, что это война и стрельба. А я ей – нет, просто праздник был, фейерверки и петарды запускали.
Смех и грех
На Модлинской, 6 — сухой закон. Спиртное запрещено категорически. И это правильно. Две тысячи человек в ангаре на раскладушках, не представляющие, что с ними будет завтра, — слишком взрывоопасная смесь. Но недавно одна девушка из Киева таинственным образом пронесла в центр немалое количество бутылок, которые и употребила тихо, под одеялом. Употребила тихо, а потом захотела праздника и продолжения банкета, и уже слишком громко. В общем, девушку забрали в вытрезвитель. Из-под ее раскладушки выгребли приличное количество пустой стеклотары. По законам центра — это изгнание. Если человек в состоянии найти магазин и купить спиртное — значит, и деньги у него есть, и не так уж он нуждается в помощи. Если человек не в состоянии выполнить такое простое правило проживания в центре — значит, он не уважает тех, кто предоставил ему крышу над головой и занимается вопросами его устройства в новой стране, так что поделом.
Но наша героиня на следующий день вернулась, как ни в чем не бывало. Дежурила уже другая смена охраны, и протрезвевшая барышня, продемонстрировав спасительный розовый браслетик, спокойно вернулась на свою раскладушку, из-под которой волонтеры уже выгребли все пустые бутылки. Вернулась — да так и осталась. Тихая и трезвая. «Не запойная — и ладно. Разок согрешила — не страшно», — решили добрые люди.
Здесь вообще трагические и забавные истории ходят рука об руку. Снежана из Бучи утешает своего боящегося улицы пятилетнего сына, а неподалеку под одеялом напивается милая киевская девушка. Пожилой человек плачет после разговора с семьей, оставшейся в Украине, а неподалеку дядечка хватает за рукав всех появляющихся в поле зрения волонтеров и спрашивает координаты польских редакций, потому что у него есть философский трактат, который он никак не мог опубликовать в Украине, но теперь-то уж точно опубликует, ведь польские редакции мимо такого не пройдут.
«Одна девушка, — рассказывает волонтер Юля, — немедленно потребовала парикмахера — корни волос подкрасить. Вот только ее с границы привезли, только зарегистрировали. Посмотрите на меня, кричала она, я с такими отросшими корнями отсюда не выйду, мне нужно привести себя в порядок! Кстати, парикмахеры оставляют свои номера телефонов там же, на приеме. Деньги берут, но минимальные. А еще на днях был случай — молодая женщина потеряла сознание. Она быстро пришла в себя, но подняться уже не смогла: ее начали реанимировать. Полицейский крепко держал, а врач делал непрямой массаж сердца. Девушка вырывалась, а ее настойчиво реанимировали. Врач и полицейский оказались сильнее. Вырваться девушка не смогла. А потом кто-то еще притащил дефибриллятор, и тут она завизжала и начала отползать».
На втором этаже, возле стеллажей с детскими вещами, вертится мальчик лет десяти. Спрашивает волонтера Богдану, работающую на выдаче: «А байку с капюшоном дадите?» Она отвечает: «Я ж тебе сегодня уже две выдала!» Мальчик уходит, хитро усмехаясь. Богдана шепчет: «Это цыганенок, тут целый табор из Украины пришел. Они уже нехило прибарахлились. Завтра будет другой волонтер — он наверняка придет снова». Впрочем, не обязательно быть из табора: на первом этаже возле стеллажей с одеждой для взрослых ходит пожилой человек и просит то брюки, то свитер, то куртку. Волонтеры говорят: «Ну что делать, может, у человека стресс таким образом проявляется, мы даем все, что просит, — одежды, к счастью, хватает».
Ангелы ангара
Волонтеры такие же разные, как и обитатели огромного ангара на Модлинской. Богдана, выдающая детские вещи, — из Ивано-Франковска, многодетная мать и «многовнучная» бабушка. У нее пятеро детей и восемь внуков. Старшей дочери 38 лет, младшей — 15. Когда началась война, а сыновья ушли добровольцами, у Богданы обострились все хронические заболевания. В Польшу она приехала с чудовищной анемией на фоне диабета и гипертонии. Там прошла лечение — совершенно бесплатно. И теперь считает своим долгом помогать другим беженцам — в благодарность Польше.
Юля из Беларуси, много лет живет в Варшаве. У нее отличная карьера, руководящая должность. В центр они приезжают вместе с мужем, поляком. Беата — варшавянка, которая каждый день, отработав восемь часов в офисе, мчится на Модлинскую и остается до поздней ночи.
Карина — киевлянка, у нее колоратурное сопрано. В консерваторию не поступила, но надеется поступить после войны. Сюда приехала в числе первых беженцев и осталась помогать. Очень радуется, узнав, что я из Минска: «Ой, а я в Киеве жила возле станции «Минская»! У нас там есть шикарный ресторан «Аргентина гриль», я там однажды пела для шеф-повара».
Ирина — тоже киевлянка, но не беженка. Они с мужем в феврале полетели в Лондон навестить сына-студента. Обратный билет в Киев был на 27 февраля. Вместо Киева прилетели в Варшаву, сняли квартиру.
Думали сначала, что быстро смогут вернуться домой. Быстро не получилось. В итоге муж-адвокат пошел работать на стройку, чтобы хоть как-то зарабатывать, а нотариус Ирина каждый день приезжает в центр помогать беженцам. Украинские юридические дипломы — последнее, что может пригодиться в Польше. Если с инженерными, медицинскими, даже педагогическими дипломами есть шанс нострифицировать, доучиться, сдать местный экзамен, то юриспруденция в Польше — это сфера, в которую извне не пробиться. Но Ирина с мужем и не собираются пробиваться. Они хотят вернуться домой, как, наверное, все обитатели огромных пространств на Модлинской улице Варшавы.
Ночной дозор
Теперь по ночам здесь спокойно. В первые дни новых людей привозили едва ли не каждые полчаса. Сейчас их намного меньше. Волонтеры развешивают объявления: о работе, о транспорте, об обмене гривен, о поиске родственников. Раскладывают на стойке распечатанную информацию о возможных маршрутах для тех, кто хочет ехать дальше: в Эстонию отправляются два автобуса ежедневно, принимают желающих Швеция и Ирландия, Чехия и Германия. Главное — чтобы беженцы сами определились, куда бы они хотели. Прибегает Беата: «Нет, у меня, конечно, тоже есть мечты и фантазии, но такого я еще не видела! Представляете, та девушка в красном заявила, что хочет в Ванкувер, и спрашивала, оплатим ли мы ей перелет. Я, между прочим, тоже хочу в Ванкувер».
По громкой связи объявляют: «Желающие улететь в Баку, подойдите и зарегистрируйтесь. Ваш самолет послезавтра полетит из Катовице». У стойки сразу же появляются азербайджанцы. Их здесь много: жили и работали в Украине, а когда началась война, добраться до родины оттуда стало невозможно. Ушли вместе с украинцами на запад, поселились здесь же, в центре приема беженцев, и ждали, пока посольство организует вывозной рейс. Причем этот рейс — не первый. Скорее всего, и не последний. А вот киргизы, которых тоже немало, возвращаться не хотят. Нурзина из Бишкека объясняет: «Я в Киеве на мебельной фабрике работала, мне очень нравилась и страна, и город, и зарплата. Дома так не заработаешь. Туда не хочу возвращаться. А здесь я уже работу нашла — медсестрой в доме престарелых. Как узнали, что я из Кыргызстана, так сразу и сказали: «Все, мы тебя берем, другую работу даже не ищи, только PESEL сделай — сразу можешь выходить». Нас вообще всегда и везде с удовольствием на работу берут. Мы миролюбивые и работящие. Сегодня я на последний автобус уже не успела, он до одиннадцати ходит. Завтра в ночь поеду, очередь займу, чтобы PESEL получить».
Огромные ангары на двух этажах постепенно затихают. Сегодня новых обитателей уже, наверное, не привезут. Но привозят — бабушку, маму и двух мальчиков. Они из Донецкой области, добирались до границы больше недели. Уставшие, измученные, голодные, но от еды отказываются: «нам бы только прилечь где-нибудь». Мы идем на второй этаж, в ангар для матерей с детьми.
Я несу четырехлетнего мальчика, который плачет беззвучно и горько. «Может, у него болит что-нибудь?» — спрашиваю у матери. Она отвечает: «Нет, с ним все в порядке. Он просто тоскует по дому».
Беата находит отличное место — в глубине, у стенки, не в проходе. Там две раскладушки и детская кроватка. «Я должна найти мишку!» — говорит Беата, увидев, как плачет ребенок (младший, двухлетний, к счастью, спит). Через минуту — мы не успеваем перетащить все узелки и сумки — она приносит уютного белого медведя. Малыш прижимает его к себе и затихает.
В темноте я пробираюсь к выходу. Но темнота не кромешная: то там, то здесь вспыхивают экраны телефонов. Это подростки постят сториз в Инстаграм.
Ирина Халип, специально для «Новая газета. Европа»